Вникая в существенные свойства семени, вырастающего в дерево, виноградной лозы, приносящей во время свое спелые ягоды; изучая солнечное светило, которое всходит над горизонтом и дарит миру свет и тепло, поддерживая жизнедеятельность тварей, – мы путем умозаключений, а лучше сказать, благодаря интуитивному чувству и жажде веры постепенно восходим по лестнице Богопознания к постижению надсущного Бога и тех нравственных законов бытия, следуя которым мы вступаем в общение с Небесным Отцом. Стало быть, светлый взгляд на действительность действительно позволяет нам ощущать тайну тварного мира, о которой лучше всего сказал св. апостол Павел: Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего (Рим. 8, 23). Вся тварь совокупно стенает, т.е. ищет Бога, свидетельствует о Нем, стремится к Нему, как подсолнух к солнцу, как река в море.
Стало быть, чем наблюдательнее человек, чем чище его сердце, чем более он всматривается в сущность явлений, предметов, взаимосвязей между этими предметами, тем более ему открываются глубины внутренней жизни его сердца, тем более он постигает мир духовный. У всех великих художников мы находим это умение видеть в малом значительное, в несущественном – существенное, в изменяющемся – неизменное, во временном – вечное. Видимо, это свойственно всякому чистому человеческому сердцу. Даже в культуре сынов Востока – японцев, китайцев – мы найдем имена таких художников, которые не занимались салонным искусством, но много изучали мир, исследовали, наблюдали за ним, а затем умели единым росчерком кисти запечатлеть в земном языке линии, краски или слово. Многие из вас, наверное, знакомы с китайской, японской поэзией малого жанра, могущей запечатлеть не просто преходящее земное ощущение, но нечто относящееся к духовной тайне мира. Еще более это очевидно в словесном творчестве христианских подвижников, писателей. Например, кому-нибудь из вас, может быть, приходилось знакомиться с проповедями святителя Кирилла Туровского, нашего знаменитого проповедника эпохи Средневековья. Его слово на Пасху, слово на Антипасху, слово на Страсти Господни – просто вершина словесного литургического проповеднического искусства. Но о том же Кирилле Туровском известно, что он более десяти лет пребывал в затворе. Более того, он столпничал. И тогда ясно становится, как глубоко зачиналось, как трудно вынашивалось рождаемое им слово.
Но вернемся к художественному образу. Как мы сказали, суть и сущность этого образа заключается в сравнении видимого и невидимого, всем знакомого и таинственного, когда мы, сличая свойства земного предмета, восходим к постижению предмета духовного. Неопытный проповедник в своем слове преимущественно размышляет, строит речь в соответствии с законами логики, делает умозаключения, призывает к доброй, нравственной жизни, но при этом самый язык его часто отстает от хорошего содержания, ибо современным людям мало приходится обращать внимание на образ как форму, как сосуд с драгоценным содержанием. Особенно это очевидно, когда обращаются к детям современные законоучители, которые в своем языке часто игнорируют главные законы восприятия речи. Наша речь должна быть жизнеподобной, она должна походить на речь Спасителя, который не пренебрегал образами мира сего, и более того, на этих образах, как на опорах неких, созидал, строил Свое Богодухновенное слово.
Образ художественный силен еще и тем, что он воспринимается не только испытующим разумом, но и сердцем человека. Опишете ли вы полет птицы в небе, желая подспудно сказать о красоте духовной жизни, о нравственной свободе личности, которая пригвоздила к земле постыдные страсти; или, размышляя о чистоте души и невинности в помыслах, скажете два-три слова о простом полевом цветке, который всякого поражает своим изяществом, радует взор красотой соцветия, выдает свое присутствие благоуханием – все это не просто украсит вашу речь, но поистине даст ощутить в ней веяние жизни вечной. Сам Спаситель, как вы знаете, нередко такие образы привлекал, прямо указывал: посмотрите на птиц небесных, на лилии полевые. Он даже учитывал таким образом зрительное восприятие людей, научая и нас, проповедников, не гнушаться ничем подобным.
А сила подобного образа очевидна. Образ ли птицы, цветка или матери, рождающей ребенка, тотчас входит в сокровищницу памяти человека. Если это образ возвышенный, то он, воздействуя на чувство прекрасного или, скажем, каким-то образом насыщая эстетические потребности человека, тотчас производит свойственные ему действия. Сердце слушателя, так сказать, приподнимается, душа окрыляется, независимо от идеологии, от образа ваших мыслей. Образы высокие, чистые, как прекрасная картина, тотчас сообщают определенное настроение слушателю. Его сердце являет собою чистую доску, на которой в известных случаях, в уместное время, вы как художник живописуете.
Тот, кто возьмет это в толк и, произнося проповедь, речь, выступление, будет стараться подмечать, чего ему не хватает; кто научится слушать самого себя и будет думать, как бы сделать свою речь полнокровной, насыщенной, высокой, сильной, святой, чтобы доставить слушателям полноту жизненного впечатления; – тот по наитию начнет постигать эти тонкие законы словесного искусства и через неудачи, через творческое бессилие, через ошибки и срывы мало-помалу взойдет на гребень волны. Такой оратор всякий раз будет достигать больших и маленьких побед в самых разнообразных аудиториях именно потому, что он, живя по-доброму и размышляя о художественной значимости речи, получит от Бога способность дарить людям прекрасное, великое, высокое, святое, доброе – чего, по существу, сейчас человек лишен целиком и полностью.
Вспомним, что народ слушал Господа Иисуса Христа с услаждением. Забывая о самом хлебе насущном, люди следовали за ним голодными по пустыне, потому что это было Слово жизни и потому что это Слово выражалось, воплощалось в таких ясных и понятных, всем доступных образах и притчах, над запоминанием которых вовсе не надобно было трудиться. Это большая тайна – уместить слово в такую форму, подобрать такие образы, которые станут ключевыми для него; которые, образовав некую картину в душе говорящего, станут достоянием этой души и не сотрутся никаким временем.